Александр Кулешов, ректор Сколтеха, в интервью «Ведомостям» рассказал о том, как продать инновации, зачем в Сколтехе россияне преподают на английском, и почему век новых технологий не долог. Ниже – текст интервью.

В понедельник, 15 февраля, Александр Кулешов официально вступил в должность ректора (президента) Сколковского института науки и технологий, сменив на этом посту отца-основателя «Сколтеха» Эдварда Кроули. Основанный в 2011 г. фондом «Сколково» совместно с Массачусетским технологическим институтом (MIT), институт сильно отличался от прочих российских вузов. Ведь сюда принимают студентов, уже окончивших вузы и получивших степень бакалавра. Чему и как учат в «Сколтехе» мы решили поинтересоваться у нового ректора.

Ученый-математик, доктор технических наук, специалист в области информационных технологий и математического моделирования, академик РАН, Кулешов окончил механико-математический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова в 1970 году. В 70-х работал в НПО «Кибернетика» (Москва), в 80-х был первым заместителя директора Научно-тематического центра. В 90-х работал в собственном бизнесе, в основном, в Европе. В РАН С 2001-го года. C 2006 г. — директор Института проблем передачи информации им. А.А.Харкевича РАН, заведующий базовыми кафедрами в МФТИ и Высшей школе экономики.

– Когда говорят о «Сколтехе», обычно добавляют: «…где растят инноваторов». Меня это слово всегда ставит в тупик. В чем, по-вашему, разница между новациями и инновациями?

– Ну, загляните в интернет, найдете определение… Хотя, на мой взгляд, инновации и новации не отличаются ни чем. Дело ведь не в названии – это такая условность. Меня больше волнует другое: почему у нас эти самые инновации так туго идут? Что, у нас в стране денег мало? Да, до фига. Посмотрите — сколько богатых людей! Нет духа предпринимательства! Возможно, потому, что у нас нет историй успеха. Возможно, потому, что нет гена предпринимательства. Это ведь не шутка – ученым-генетикам известно, что к предпринимательству у людей есть генетическая предрасположенность.

Англосаксы в Америке и Великобритании отличаются геном предприимчивости. Посмотрите на франко-канадцев и на французов. Это ведь совершенно разные нации. Сравните этих здоровенных мужиков из Монреаля, которые на хоккейной площадке заталкивают нападающего и защитника вместе с шайбой в ворота и вот этих французов, которых ты видишь на Елисейских полях и в 16-м округе. На самом деле они разветвились по одному признаку в 1762-м году. Кто уезжал в Америку? Те, кто был предприимчив, кто мог все поставить на карту… Это передается генетически.

– В таком случае, чем вы занимаетесь – отбором людей с этим «геном» или этот «ген» вживляете, то есть – воспитываете?

Воспитать ген нельзя – из собаки коровы не сделать. Другое дело, что иногда предрасположенность к наукам может сочетаться с геном предпринимательства. Вы знаете, что Билл Гейтс во времена учебы разработал блестящий алгоритм ” сбора пирамиды” необходимый очень во многих компьютерных приложениях, что не могли долго сделать до него. Это была его первая и последняя научная статья ( кстати, в прекрасном математическом журнале), написанная, кстати, на первом курсе. Думаю, если бы Гейтс не стал владельцем Microsoft, то оказался бы прекрасным математиком, может не лучшим, но – очень хорошим.

Нет конкуренции – нет инноваций

– Дорого ли стоит воспитать в ваших стенах одного такого инноватора?

– Про деньги говорить сейчас довольно сложно. У нас три основных инвестора — в основном государство, эндаумент фонд и плюс к этому только в первый год мы получили внешних контрактов от частных компаний на 30% больше, чем №2 в России – НИТУ МИСиС, – 3 млн рублей на каждого исследователя. И это только в первый год.

– Готовы ли крупные компании вкладывать в вас деньги?

– Российские? Думаю, что нет.

– Почему?

– Чтобы инновации были востребованы — нужна конкурентная среда. Это как в спорте высоких достижений. Ели бегаешь стометровку за 11,5 секунд – бегай себе вокруг дома, если же – 9,9 — 9,85 за тебя будут бороться все. Посмотрите, к примеру, как два авиагиганта Boeing и Airbus конкурируют за доли рынка. За доли! Для них жизненно важны инновации, связанные в том числе – с энергопотреблением. Ведь каждая авиакомпания, закупающая самолеты, огромные средства тратит на керосин. Иногда экономия на топливе может стоить той самой доли выручки, что позволяет авиакомпании выходить в прибыль.

В Советском Союзе была конкуренция, она создавалась искусственно. Одну и ту же работу давали в параллель нескольким НИИ. Ужаснейшая конкуренция. Люди попадали в психушку из-за неудачных испытаний. Но отсутствие конкуренции очень не выгодно с точки зрения инвестирующей организации, с точки зрения государства. В конкуренции и в конкуренции ответственной, где проигравший умножается на ноль, и рождается что-то действительно стоящее. Когда человек понимает, что у него есть в распоряжении ресурсы, но если он проиграет, то будет лично нести ответственность, и ответственность серьезную, тяжелую, он будет бороться за каждый процент эффективности. Вот в таких ситуациях и нужны инновации – как в спорте высоких достижений, когда идет борьба за долю секунды.

Но сам по себе факт отсутствия конкурентной среды, абсолютно уничтожает потребность в инновациях. Хозяину такой компании, генеральному директору, не нужны инновации – ему нужно уметь договариваться.

Про плагины и пуговицы

– Но ведь есть еще конкуренция глобальная, а глобальный рынок уже давно переделен. Шансы его изменить, кажется, равны нулю.

– Это и так, и не так. Приведу пример. Возьмем, например, нефтедобычу, весь мир монополизован. Две — три компании обеспечивают все софты для нефтедобычи – Schlumberger, Halliburton. Как туда войти? Представьте, приходит ко мне человек, скажем, профессор мехмата, и говорит: «Слушай, я сделал гидродинамику лучше, чем Schlumberger. Я показывал ее Газпромнефти, я показывал в Лукойле – все говорят: Слушай, старик, конечно же – лучше. Спрашиваю: Возьмете? Конечно же, нет». У наших людей есть глубокое непонимание, что для field engineer, который работает за своим компьютером, нужна система, а не отдельные, даже очень хорошие компоненты. Помните Райкина: “К пуговицам претензии есть?” Только что им с этой пуговицей делать? Им нужен полный workflow, который этот самый профессор им дать не может. А Schlumberge его дает. И на то чтобы это сделать они истратили порядка 15 000 человеко-лет.

– То есть — полная безнадега?

– Нет, не безнадега. Мы много раз это проходили, надо с чего-то начинать. Я ему ( професмору) объясняю, идите в Schlumberger. Предложите сделать плагин в их программный интерфейс, как дополнительное средство– они ведь ничего не теряют, ничем не рискуют, а пользователь получает новую опцию…

– Но рынок ведь это не меняет?

Меняет. Это только кажется, что рынок незыблем, и на каждом направлении – все поделено. А я вам напомню для примера лишь одно слово – AltaVista! Вы помните, что это? Никто не помнит, а ведь это известнейший поисковик, который был до Yahoo, до Google. И что с ним случилось? Он умер. А помните пейджеры? Новые технологии и компании их реализующие как кометы – появляются и исчезают. А McDonnell Douglas? Эта компания царствовала в авиации в середине прошлого века, когда никто и не знал о Boeing. Эти империи только кажутся нам вечными. На самом деле все меняется очень быстро. Давно ли все узнали о Цукерберге?Возможно, скоро мы узнаем о новых бринах и джобсах. Говорят, пессимист — это информированный оптимист. Попробую переформулировать, я — информированный, но оптимист.

Кузница капитанов хайтека

– До встречи с вами мне показали лабораторию «Сколтеха», и знаете что меня удивило?! Ваш предшественник – президент и основатель института Эдвард Кроули – известнейшая персона в области ракетно-космических технологий, вы – математик…

– Образование у меня математическое, но никогда не занимался всерьез математикой, скорее – я математик, переучившийся на инженера…

– Да, прошу прощения… мне почему-то казалось, что в ваших лабораториях увижу чудеса науки, какую-то немыслимую аппаратуру, но на столах там лежат тривиальные квадрокоптеры, какие-то детские игрушки из фанеры, весьма незамысловатые фигурки в 3D-принтерах. Я пытался понять, насколько серьезным делом занимаются там подростки? Эти ли игрушки помогают выращивать тех самых инноваторов и капитанов новой индустрии?

– Вы это хорошо приметили. Но, вспомните петровские потешные полки. Из них выросла гвардия. Мы, к сожалению, находимся сейчас в такой стадии, когда надо начинать с игрушек. Хотя, я бы это игрушками и не назвал. У массы вещей, которые вы видели, есть серьезные перспективы.

– А как же наследие советского образования?

– В 1957 году, когда был запущен первый спутник, для США советское образование стало эталонным – путеводной звездой, к которой следует стремиться. Но мир меняется, изменился общественный строй, с тех пор наше образование очень сильно деградировало, поскольку к этим изменениям не приспособилось. У нас остались прекрасные флагманские вузы, на основе которых в принципе можно было бы создавать нечто новое, но… помните, как создавалась гвардия Петра? С нуля, из потешных полков. Идея сделать что-то «с нуля» имеет много позитива – сразу обрываются прежние генетические связи, которые могут тянуть назад. Идея создать университет с нуля была очень плодотворна, и я расскажу, почему. Кого учили наши институты и университеты в советское время? Они готовили специалистов. А вот кто из них становился руководителям — показывала жизнь. Никакой специальной подготовки для руководителей не было, а если специальную подготовку они и получали — получали не в институте.

Сейчас система образования у нас по сути осталась та же. Нам все еще нехватает категории людей, которые бы стали катализаторами в некоей химической реакции в экономике страны, люди, которые с одной стороны обладают высочайшими профессиональными навыками – ну, невозможно, чтобы бухгалтер руководил ракетно-космической корпорацией, этого нигде в мире нет. С другой стороны, у него должен быть драйв, кураж, и некоторая подготовка.

Нам сейчас недостает не тех людей, которые способны заниматься наукой — худо-бедно сейчас такие люди есть. У нас сейчас ситуация походит на ту, что была в 29-м году прошлого века, когда в Советском Союзе наука еще оставалась — была неплохая математика и физика, – а инженерная наука уже умерла. И 29-й год был очень удачным для Советского Союза, была Великая депрессия – к нам легко ехали. Советская индустрия по сути встала на европейских и американских инженерах.

Лекции – по-английски, экзамены – по-русски

– Ядро преподавателей Сколтеха – иностранные преподаватели?

– Ну, это смотря кого называть иностранными преподавателями. Например, человек, который отработал 20 лет за рубежом, хотя и имеет два паспорта, является все-таки русским, и корни его — здесь. Сформировалась огромная диаспора таких людей.

– Диаспора репатов?

– Не совсем. Говорю о людях, которые уехали из страны, но не перерезали пуповину с родиной. Знаете как бывает, – уехал за рубеж работать, думает вернуться, но появляются дети, начинают ходить там в школу, он понимает, что говорят они по-русски с акцентом, а пишут — совсем никак. Понимаешь, что вообще вариантов вернуться нет не потому, что на родине нет условий, а потому… потому, что твой поезд ушел. При этом ты сохраняешь привязанность, ностальгию, если хотите, – это совсем не выдумки. В этом случае на постоянную работу в Россию человек не согласится, но вот приехать на полгода, почитать пару курсов, – с удовольствием! И таких людей, готовых работать в России на ротационной основе теперь довольно много… и даже иногда не за деньги, кстати сказать.

– Почему же тогда у вас все преподавание идет на английском языке?

– Потому, что английский язык сегодня — язык науки и язык инженерии. Если ты свободно не владеешь английским, ты не в состоянии ни читать профессиональную литературу, ни профессионально общаться. То есть, ты — вычеркнут из информационного обмена. Причем, даже просто читать — недостаточно. Ведь, несмотря на интернет, большинство профессиональной информации передается изустно. Помню когда заканчивал мехмат, нам говорили: на самом деле настоящее образование вы получаете не в аудиториях, а в коридорах. И это была абсолютная правда. Наиболее интенсивное образование то, что получаешь в общении. Ты можешь десять лет читать статьи, потом приехать на конференцию и понять, что на самом деле все наоборот, не так, как написано. Если у тебя нет возможности для общения — ты исключен из этого мира.

До войны таким языком был немецкий, потом стал английский. Принятый в научно-инженерном мире язык общения это – как погода на улице, не зависит от нашего желания. Знаете, у меня тесные многолетние отношения с Францией, могу подтвердить, что больших снобов в отношении языка, чем французов, вообще нет. Там ведущего на телевидении за англицизм могут запросто оштрафовать. Я не шучу. Французский, пожалуй, единственный язык, где слова «компьютер» нет, есть – L’ordinateur. Так вот, даже во Франции техническая среда сегодня абсолютно англоязычна. Впрочем, диссертации там защищают на французском, хотя, можно и на английском.
­

– А защита у вас на каком?

– На русском. И я считаю это колоссальным упущением. Мы говорили о этом даже в аппарате правительства. При том все сперва уверяют, что понимают нас и поддерживают, а заканчивают тем, что ничего поделать нельзя, ибо юридически — это, якобы, противоречит Конституции.

– Кого же вы все-таки готовите, на какие рынки вы ориентируетесь?

– Конечно, мы готовим специалистов для России. По крайней мере, мы этого хотим. Знаете лозунг Гарварда: мы готовим не людей, которые будут работать в компаниях, а людей, которые будут эти компании создавать. Нам не хватает капитанов современного хайтека, которые, с одной стороны — обладали бы знаниями и способностями, а с другой – понимали бы, что представляет собой новый Hi-Tech, как эта индустрия должна быть устроена. Работаем мы только для России. Другой вопрос: цыплят по осени считают.

Источник: Ведомости