На рубеже XX и XXI веков мир вступил в эру выдающихся открытий в области медицинской биологии. В прошлый раз похожие перемены произошли в конце XIX — начале XX века, когда открытия в экспериментальной биологии — иногда ее называют биологией Пастера в противоположность теоретической биологии Дарвина — обусловили появление действенных лекарств, правил гигиены и способов предупреждения и лечения заболеваний — все это вызвало экспоненциальный рост населения Земли. А современная медицинская биология родилась от объединения дарвиновской и пастеровской биологий, когда удалось расшифровать геном человека и других видов. Геномный проект стал возможен благодаря пионерским работам по расшифровке последовательностей ДНК Фредерика Сенгера (английского ученого, сына врача-миссионера), согласованным усилиям университетской науки и частным инвестициям, сопоставимым по размеру с финансированием проекта полета человека на Луну.
Начало этой эпохи совпало с большими переменами в России. Молодые советские ученые приняли непосредственное участие в освоении и практическом применении новых знаний — но не в России, а в университетах и компаниях Америки и Европы.
Но перемены к лучшему есть. Чиновники стали поддерживать медицинскую биологию (и другие научные области): правительство раздает через открытые конкурсы многомиллионные мегагранты — победитель получает возможность вести исследования, ни в чем не нуждаясь; появился фонд “Сколково”, где технологические компании работают в максимально льготных регулятивных условиях, в том числе налоговых; наконец, есть целевые стратегические программы, каждая из которых также хорошо финансируется.
Следующим шагом должно стать появление удобного способа доводить медико-биологическую, да и любую другую разработку от идеи до промышленной технологии. Велосипед изобретать не нужно — достаточно посмотреть, как это делается, например, в Великобритании.
Финансирование медицинской биологии в королевстве идет из нескольких источников. Главный — государственный Медицинский исследовательский совет (MRC). В 2017 году его бюджет составлял £814,1 млн, или примерно 6,5 млрд руб., что сопоставимо с общей суммой 6,3 млрд руб., выделенной на медицинскую науку в 2018 году в России. Но в Великобритании это не единственный и даже не главный источник финансирования медико-биологической отрасли. Средства поступают также от благотворительных фондов, самые крупные: Wellcome Trust — £886 млн (7,1 млрд руб.), создание фонда в 1936 году — последняя воля крупного фармацевтического бизнесмена Генри Уэлкома, его компания Wellcome растворилась в GlaxoSmithKlein; общественная благотворительная организация Cancer Research UK — £634,1 млн (5,4 млрд руб.), British Heart Foundation — £107,5 млн (0,8 млрд руб.), фонд создали медики, которых тревожила статистика сердечных смертей.
В России, к сожалению, такого размаха благотворительности, превышающего государственное финансирование, нет — и денег на медико-биологические исследования тратится минимум в три раза меньше, чем в Великобритании.
Разница в финансировании вырастет еще, по-моему, вдвое, если иметь в виду эффективность использования средств. В России все научное оборудование и материалы примерно вдвое дороже из-за таможенных пошлин и стоимости доставки. Нечто подобное было и в Великобритании в 1960-х годах, но правительство осознало проблему, сняло все таможенные барьеры на пути высокотехнологического оборудования и материалов, а еще способствовало открытию в стране филиалов американских компаний.
В России же получить из-за рубежа биологический материал, особенно трансгенных животных, без нарушений законов очень непросто. Реагенты и приборы очень дороги, мало того, мы недопустимо долго ждем, пока они пройдут все процедуры. В Великобритании заказ исполняется за три дня, а мы ждем в лучшем случае три месяца, а чаще полгода.
В Великобритании руководят большими научными коллективами в основном врачи, которые продолжают одновременно свою медицинскую практику. Соотношение врачей к чистым биологам примерно 3 к 1. Но эти врачи ничуть не уступают биологам в фундаментальной биологической подготовке. Этого нельзя сказать о медицинской подготовке большинства биологов — я могу это утверждать, так как сам биолог и изживал свой фундаментально научный снобизм годами, работая с медиками-учеными в России, Франции и Великобритании.
Студентами-медиками становятся лучшие выпускники школ: мало высшего балла аттестата, нужно еще пройти конкурс, то есть собеседование, чтобы попасть в университет Оксфорда, Кембриджа или Эдинбурга. На младших курсах медики слушают биохимию, молекулярную и клеточную биологию наравне с биологами, а физиологию, так как учатся на врачей, знают куда лучше биологов. Многие медики защищают диссертации по медицинской биологии и становятся элитой, или, если хотите, спецназом современной медицинской биологии.
Медицинское образование еще и дополнительно мотивирует искать решения — сказывается постоянный контакт с больными, желание им помочь. Врачи, как правило, выбирают для работы темы, связанные с очень кропотливыми исследованиями in vivo, на животных.
Здесь еще одна важная вещь. Такие исследования ведутся обычно на чистых трансгенных линиях мышей. Таких линий тысячи, у мышей можно включать и выключать гены, есть даже линии с “гуманизированным” геномом, например позволяющим развиваться человеческим клеткам крови. Для исследований на таких мышах нужны сверхчистые виварии и сами мыши — их разводят в специальных крупных компаниях, таких как Jackson Laboratories или Charls River. В России, пожалуй, один подобный виварий — в Пущинском филиале Института биоорганической химии. Но логистика получения мышей из-за рубежа — дело долгое и непростое, поддержание и разведение линий — дорого, потому и потребность в России в мышах чистых линий низкая. Получается замкнутый круг! Вот если бы больше исследований на мышах делалось в России, неизбежно крупные мышиные компании открыли бы у нас свои виварии. Я очень надеюсь, что удастся создать такую кооперацию в строящемся виварии в Сколтехе.
Но деньги на виварии дают неохотно — у российских венчурных и не только венчурных капиталистов слишком мало терпения, слишком быстро нужна прибыль. Но стал бы, интересно, хоть кто-нибудь играть в рулетку, если бы за выигрышем надо было ехать через десять лет?
Но надо же хотя бы на что-то надеяться! В сознании каждого россиянина запечатлелся образ молодого царя Петра на голландских верфях с рубанком в руках. С этого начался российский флот, и Россия успела, хоть и с опозданием, стать участницей великих географических открытий. Представьте себе теперь молодого царя или царицу в наше время, но не с рубанком, а с генетическим скальпелем и пинцетом, и не на верфи, а в голландском виварии!
